Неточные совпадения
Господа актеры особенно должны обратить внимание на последнюю сцену. Последнее произнесенное
слово должно произвесть электрическое потрясение на всех разом, вдруг. Вся группа должна переменить положение
в один миг ока. Звук изумления должен вырваться у всех женщин разом, как будто из
одной груди. От несоблюдения сих замечаний может исчезнуть весь эффект.
Столько лежит всяких дел, относительно
одной чистоты, починки, поправки…
словом, наиумнейший человек пришел бы
в затруднение, но, благодарение богу, все идет благополучно.
Хлестаков, молодой человек лет двадцати трех, тоненький, худенький; несколько приглуповат и, как говорят, без царя
в голове, —
один из тех людей, которых
в канцеляриях называют пустейшими. Говорит и действует без всякого соображения. Он не
в состоянии остановить постоянного внимания на какой-нибудь мысли. Речь его отрывиста, и
слова вылетают из уст его совершенно неожиданно. Чем более исполняющий эту роль покажет чистосердечия и простоты, тем более он выиграет. Одет по моде.
Одним словом, произошло то, что всегда случается, когда просвещение слишком рано приходит к народам младенческим и
в гражданском смысле незрелым.
Тут только понял Грустилов,
в чем дело, но так как душа его закоснела
в идолопоклонстве, то
слово истины, конечно, не могло сразу проникнуть
в нее. Он даже заподозрил
в первую минуту, что под маской скрывается юродивая Аксиньюшка, та самая, которая, еще при Фердыщенке, предсказала большой глуповский пожар и которая во время отпадения глуповцев
в идолопоклонстве
одна осталась верною истинному богу.
— Мы люди привышные! — говорили
одни, — мы претерпеть мо́гим. Ежели нас теперича всех
в кучу сложить и с четырех концов запалить — мы и тогда противного
слова не молвим!
Потом остановились на мысли, что будет произведена повсеместная «выемка», и стали готовиться к ней: прятали книги, письма, лоскутки бумаги, деньги и даже иконы —
одним словом, все,
в чем можно было усмотреть какое-нибудь «оказательство».
Одним словом, он основательно изучил мифологию и хотя любил прикидываться благочестивым, но,
в сущности, был злейший идолопоклонник.
И Дунька и Матренка бесчинствовали несказанно. Выходили на улицу и кулаками сшибали проходящим головы, ходили
в одиночку на кабаки и разбивали их, ловили молодых парней и прятали их
в подполья, ели младенцев, а у женщин вырезали груди и тоже ели. Распустивши волоса по ветру,
в одном утреннем неглиже, они бегали по городским улицам, словно исступленные, плевались, кусались и произносили неподобные
слова.
Однако ж она согласилась, и они удалились
в один из тех очаровательных приютов, которые со времен Микаладзе устраивались для градоначальников во всех мало-мальски порядочных домах города Глупова. Что происходило между ними — это для всех осталось тайною; но он вышел из приюта расстроенный и с заплаканными глазами. Внутреннее
слово подействовало так сильно, что он даже не удостоил танцующих взглядом и прямо отправился домой.
— Да, да, прощай! — проговорил Левин, задыхаясь от волнения и, повернувшись, взял свою палку и быстро пошел прочь к дому. При
словах мужика о том, что Фоканыч живет для души, по правде, по-Божью, неясные, но значительные мысли толпою как будто вырвались откуда-то иззаперти и, все стремясь к
одной цели, закружились
в его голове, ослепляя его своим светом.
Испуганный тем отчаянным выражением, с которым были сказаны эти
слова, он вскочил и хотел бежать за нею, но, опомнившись, опять сел и, крепко сжав зубы, нахмурился. Эта неприличная, как он находил, угроза чего-то раздражила его. «Я пробовал всё, — подумал он, — остается
одно — не обращать внимания», и он стал собираться ехать
в город и опять к матери, от которой надо было получить подпись на доверенности.
— О, да! — сказала Анна, сияя улыбкой счастья и не понимая ни
одного слова из того, что говорила ей Бетси. Она перешла к большому столу и приняла участие
в общем разговоре.
Она раскаивалась утром
в том, чтó она сказала мужу, и желала только
одного, чтоб эти
слова были как бы не сказаны. И вот письмо это признавало
слова несказанными и давало ей то, чего она желала. Но теперь это письмо представлялось ей ужаснее всего, что только она могла себе представить.
— Но человек может чувствовать себя неспособным иногда подняться на эту высоту, — сказал Степан Аркадьич, чувствуя, что он кривит душою, признавая религиозную высоту, но вместе с тем не решаясь признаться
в своем свободомыслии перед особой, которая
одним словом Поморскому может доставить ему желаемое место.
— Вы ничего не сказали; положим, я ничего и не требую, — говорил он, — но вы знаете, что не дружба мне нужна, мне возможно
одно счастье
в жизни, это
слово, которого вы так не любите… да, любовь…
Левин презрительно улыбнулся. «Знаю, — подумал он, — эту манеру не
одного его, но и всех городских жителей, которые, побывав раза два
в десять лет
в деревне и заметив два-три
слова деревенские, употребляют их кстати и некстати, твердо уверенные, что они уже всё знают. Обидной, станет 30 сажен. Говорит
слова, а сам ничего не понимает».
— Господи, помилуй! прости, помоги! — твердил он как-то вдруг неожиданно пришедшие на уста ему
слова. И он, неверующий человек, повторял эти
слова не
одними устами. Теперь,
в эту минуту, он знал, что все не только сомнения его, но та невозможность по разуму верить, которую он знал
в себе, нисколько не мешают ему обращаться к Богу. Всё это теперь, как прах, слетело с его души. К кому же ему было обращаться, как не к Тому,
в Чьих руках он чувствовал себя, свою душу и свою любовь?
Положение казалось безвыходным. Но
в доме Облонских, как и во всех семейных домах, было
одно незаметное, но важнейшее и полезнейшее лицо — Матрена Филимоновна. Она успокоивала барыню, уверяла ее, что всё образуется (это было ее
слово, и от нее перенял его Матвей), и сама, не торопясь и не волнуясь, действовала.
Урок состоял
в выучиваньи наизусть нескольких стихов из Евангелия и повторении начала Ветхого Завета. Стихи из Евангелия Сережа знал порядочно, но
в ту минуту как он говорил их, он загляделся на кость лба отца, которая загибалась так круто у виска, что он запутался и конец
одного стиха на одинаковом
слове переставил к началу другого. Для Алексея Александровича было очевидно, что он не понимал того, что говорил, и это раздражило его.
Оставшись
в отведенной комнате, лежа на пружинном тюфяке, подкидывавшем неожиданно при каждом движении его руки и ноги, Левин долго не спал. Ни
один разговор со Свияжским, хотя и много умного было сказано им, не интересовал Левина; но доводы помещика требовали обсуждения. Левин невольно вспомнил все его
слова и поправлял
в своем воображении то, что он отвечал ему.
Ему жалко было ее и все-таки досадно. Он уверял ее
в своей любви, потому что видел, что только
одно это может теперь успокоить ее, и не упрекал ее
словами, но
в душе своей он упрекал ее.
Слова, сказанные мужиком, произвели
в его душе действие электрической искры, вдруг преобразившей и сплотившей
в одно целый рой разрозненных, бессильных отдельных мыслей, никогда не перестававших занимать его. Мысли эти незаметно для него самого занимали его и
в то время, когда он говорил об отдаче земли.
Одним словом, революция бескровная, но величайшая революция, сначала
в маленьком кругу нашего уезда, потом губернии, России, всего мира.
Слова жены, подтвердившие его худшие сомнения, произвели жестокую боль
в сердце Алексея Александровича. Боль эта была усилена еще тем странным чувством физической жалости к ней, которую произвели на него ее слезы. Но, оставшись
один в карете, Алексей Александрович, к удивлению своему и радости, почувствовал совершенное освобождение и от этой жалости и от мучавших его
в последнее время сомнений и страданий ревности.
Хоры были полны нарядных дам, перегибавшихся через перила и старавшихся не проронить ни
одного слова из того, что говорилось внизу. Около дам сидели и стояли элегантные адвокаты, учителя гимназии
в очках и офицеры. Везде говорилось о выборах и о том, как измучался предводитель и как хороши были прения;
в одной группе Левин слышал похвалу своему брату.
Одна дама говорила адвокату...
«Это должен быть Вронский», подумал Левин и, чтоб убедиться
в этом, взглянул на Кити. Она уже успела взглянуть на Вронского и оглянулась на Левина. И по
одному этому взгляду невольно просиявших глаз ее Левин понял, что она любила этого человека, понял так же верно, как если б она сказала ему это
словами. Но что же это за человек?
— Теперь ваша очередь торжествовать! — сказал я, — только я на вас надеюсь: вы мне не измените. Я ее не видал еще, но уверен, узнаю
в вашем портрете
одну женщину, которую любил
в старину… Не говорите ей обо мне ни
слова; если она спросит, отнеситесь обо мне дурно.
А другой раз сидит у себя
в комнате, ветер пахнёт, уверяет, что простудился; ставнем стукнет, он вздрогнет и побледнеет; а при мне ходил на кабана
один на
один; бывало, по целым часам
слова не добьешься, зато уж иногда как начнет рассказывать, так животики надорвешь со смеха…
Во мне два человека:
один живет
в полном смысле этого
слова, другой мыслит и судит его; первый, быть может, через час простится с вами и миром навеки, а второй… второй?..
В одном из домов слободки, построенном на краю обрыва, заметил я чрезвычайное освещение; по временам раздавался нестройный говор и крики, изобличавшие военную пирушку. Я слез и подкрался к окну; неплотно притворенный ставень позволил мне видеть пирующих и расслушать их
слова. Говорили обо мне.
Я ее крепко обнял, и так мы оставались долго. Наконец губы наши сблизились и слились
в жаркий, упоительный поцелуй; ее руки были холодны как лед, голова горела. Тут между нами начался
один из тех разговоров, которые на бумаге не имеют смысла, которых повторить нельзя и нельзя даже запомнить: значение звуков заменяет и дополняет значение
слов, как
в итальянской опере.
Он сделал даже самому себе множество приятных сюрпризов, подмигнул бровью и губами и сделал кое-что даже языком;
словом, мало ли чего не делаешь, оставшись
один, чувствуя притом, что хорош, да к тому же будучи уверен, что никто не заглядывает
в щелку.
Искоса бросив еще
один взгляд на все, что было
в комнате, он почувствовал, что
слово «добродетель» и «редкие свойства души» можно с успехом заменить
словами «экономия» и «порядок»; и потому, преобразивши таким образом речь, он сказал, что, наслышась об экономии его и редком управлении имениями, он почел за долг познакомиться и принести лично свое почтение.
— Ах, боже мой! что ж я так сижу перед вами! вот хорошо! Ведь вы знаете, Анна Григорьевна, с чем я приехала к вам? — Тут дыхание гостьи сперлось,
слова, как ястребы, готовы были пуститься
в погоню
одно за другим, и только нужно было до такой степени быть бесчеловечной, какова была искренняя приятельница, чтобы решиться остановить ее.
У всякого есть свой задор: у
одного задор обратился на борзых собак; другому кажется, что он сильный любитель музыки и удивительно чувствует все глубокие места
в ней; третий мастер лихо пообедать; четвертый сыграть роль хоть
одним вершком повыше той, которая ему назначена; пятый, с желанием более ограниченным, спит и грезит о том, как бы пройтиться на гулянье с флигель-адъютантом, напоказ своим приятелям, знакомым и даже незнакомым; шестой уже одарен такою рукою, которая чувствует желание сверхъестественное заломить угол какому-нибудь бубновому тузу или двойке, тогда как рука седьмого так и лезет произвести где-нибудь порядок, подобраться поближе к личности станционного смотрителя или ямщиков, —
словом, у всякого есть свое, но у Манилова ничего не было.
Губернатор, который
в это время стоял возле дам и держал
в одной руке конфектный билет, а
в другой болонку, увидя его, бросил на пол и билет и болонку, — только завизжала собачонка;
словом, распространил он радость и веселье необыкновенное.
Впрочем, дамы были вовсе не интересанки; виною всему
слово «миллионщик», — не сам миллионщик, а именно
одно слово; ибо
в одном звуке этого
слова, мимо всякого денежного мешка, заключается что-то такое, которое действует и на людей подлецов, и на людей ни се ни то, и на людей хороших, —
словом, на всех действует.
Последние
слова он уже сказал, обратившись к висевшим на стене портретам Багратиона и Колокотрони, [Колокотрони — участник национально-освободительного движения
в Греции
в 20-х г. XIX
в.] как обыкновенно случается с разговаривающими, когда
один из них вдруг, неизвестно почему, обратится не к тому лицу, к которому относятся
слова, а к какому-нибудь нечаянно пришедшему третьему, даже вовсе незнакомому, от которого знает, что не услышит ни ответа, ни мнения, ни подтверждения, но на которого, однако ж, так устремит взгляд, как будто призывает его
в посредники; и несколько смешавшийся
в первую минуту незнакомец не знает, отвечать ли ему на то дело, о котором ничего не слышал, или так постоять, соблюдши надлежащее приличие, и потом уже уйти прочь.
Когда услышал Чичиков, от
слова до
слова, все дело и увидел, что из-за
одного слова ты произошла такая история, он оторопел. Несколько минут смотрел пристально
в глаза Тентетникова и заключил: «Да он просто круглый дурак!»
Полились целые потоки расспросов, допросов, выговоров, угроз, упреков, увещаний, так что девушка бросилась
в слезы, рыдала и не могла понять ни
одного слова; швейцару дан был строжайший приказ не принимать ни
в какое время и ни под каким видом Чичикова.
Когда дорога понеслась узким оврагом
в чащу огромного заглохнувшего леса и он увидел вверху, внизу, над собой и под собой трехсотлетние дубы, трем человекам
в обхват, вперемежку с пихтой, вязом и осокором, перераставшим вершину тополя, и когда на вопрос: «Чей лес?» — ему сказали: «Тентетникова»; когда, выбравшись из леса, понеслась дорога лугами, мимо осиновых рощ, молодых и старых ив и лоз,
в виду тянувшихся вдали возвышений, и перелетела мостами
в разных местах
одну и ту же реку, оставляя ее то вправо, то влево от себя, и когда на вопрос: «Чьи луга и поемные места?» — отвечали ему: «Тентетникова»; когда поднялась потом дорога на гору и пошла по ровной возвышенности с
одной стороны мимо неснятых хлебов: пшеницы, ржи и ячменя, с другой же стороны мимо всех прежде проеханных им мест, которые все вдруг показались
в картинном отдалении, и когда, постепенно темнея, входила и вошла потом дорога под тень широких развилистых дерев, разместившихся врассыпку по зеленому ковру до самой деревни, и замелькали кирченые избы мужиков и крытые красными крышами господские строения; когда пылко забившееся сердце и без вопроса знало, куды приехало, — ощущенья, непрестанно накоплявшиеся, исторгнулись наконец почти такими
словами: «Ну, не дурак ли я был доселе?
Достаточно сказать только, что есть
в одном городе глупый человек, это уже и личность; вдруг выскочит господин почтенной наружности и закричит: «Ведь я тоже человек, стало быть, я тоже глуп», —
словом, вмиг смекнет,
в чем дело.
Только что он был удостоен перевода
в этот высший курс как
один из самых лучших, — вдруг несчастие: необыкновенный наставник, которого
одно одобрительное
слово уже бросало его
в сладкий трепет, скоропостижно умер.
— Ну, что ж ты расходилась так? Экая занозистая! Ей скажи только
одно слово, а она уж
в ответ десяток! Поди-ка принеси огоньку запечатать письмо. Да стой, ты схватишь сальную свечу, сало дело топкое: сгорит — да и нет, только убыток, а ты принеси-ка мне лучинку!
А уж куды бывает метко все то, что вышло из глубины Руси, где нет ни немецких, ни чухонских, ни всяких иных племен, а всё сам-самородок, живой и бойкий русский ум, что не лезет за
словом в карман, не высиживает его, как наседка цыплят, а влепливает сразу, как пашпорт на вечную носку, и нечего прибавлять уже потом, какой у тебя нос или губы, —
одной чертой обрисован ты с ног до головы!
Все у них скоро приняло живой определенный вид, облеклось
в ясные и очевидные формы, объяснилось, очистилось,
одним словом, вышла оконченная картинка.
Губернаторша, сказав два-три
слова, наконец отошла с дочерью
в другой конец залы к другим гостям, а Чичиков все еще стоял неподвижно на
одном и том же месте, как человек, который весело вышел на улицу, с тем чтобы прогуляться, с глазами, расположенными глядеть на все, и вдруг неподвижно остановился, вспомнив, что он позабыл что-то и уж тогда глупее ничего не может быть такого человека: вмиг беззаботное выражение слетает с лица его; он силится припомнить, что позабыл он, — не платок ли? но платок
в кармане; не деньги ли? но деньги тоже
в кармане, все, кажется, при нем, а между тем какой-то неведомый дух шепчет ему
в уши, что он позабыл что-то.
Вы посмеетесь даже от души над Чичиковым, может быть, даже похвалите автора, скажете: «Однако ж кое-что он ловко подметил, должен быть веселого нрава человек!» И после таких
слов с удвоившеюся гордостию обратитесь к себе, самодовольная улыбка покажется на лице вашем, и вы прибавите: «А ведь должно согласиться, престранные и пресмешные бывают люди
в некоторых провинциях, да и подлецы притом немалые!» А кто из вас, полный христианского смиренья, не гласно, а
в тишине,
один,
в минуты уединенных бесед с самим собой, углубит во внутрь собственной души сей тяжелый запрос: «А нет ли и во мне какой-нибудь части Чичикова?» Да, как бы не так!
Все у них было как-то черство, неотесанно, неладно, негоже, нестройно, нехорошо,
в голове кутерьма, сутолока, сбивчивость, неопрятность
в мыслях, —
одним словом, так и вызначилась во всем пустая природа мужчины, природа грубая, тяжелая, не способная ни к домостроительству, ни к сердечным убеждениям, маловерная, ленивая, исполненная беспрерывных сомнений и вечной боязни.